Она была роста «окаянного», сухопарая, жилистая с длинными ногами. Носила всегда черные юбки со старыми тельняшками. И звали её Верстой. Трудилась она швеей на дому. За серьезные вещи Галька не бралась по той причине, что уходила в многодневные запои.
Был у нее сын Вовка. Как только пацан дорос до разумности — мальчуган уже мог о себе позаботиться и мать понянчить. По первости на Гальку участкового вызывали. Тот приходил и проводил разъяснительные беседы.
— Бросай пить, Галина Николаевна! И не будет к тебе никто приходить.
Как-то раз в дверь постучала тетка Соня:
— Что, малец, мать опять в отключке? — Я тебе тут плова принесла, сказала она и протянула миску с едой.
— Ты куда намылился на ночь глядя?
— В магазин, яйца кончились, а мать проснется — будет сырых просить. Для осадку.
В тот вечер он домой не вернулся…
Когда Верста очнулась от пьяного небытия, то не поняла, что сына нет рядом. Вдруг шаркнула дверь, заскрипели половицы. На пороге возникла всполошенная тетка Соня, тяжело хлестанула Гальку заплаканным взглядом и выдавила:
— Вставай мать, упустила ты своего мальца. Умирает он.
Галька выпрямилась и обхватила ладонью горло. Беспомощно раскрыла рот:
— Ты о чем? — только и смогла она произнести она.
— Пошли, по дороге все расскажу.
Сонька свернула за угол дома к пустырю. Сбоку от дороги валялись передавленные яйца. Чуть поодаль лежала Вовкина куртка. Разодранная и окровавленная.
— За яйцами тебе пошел, а его бродячие собаки подрали, живого места не оставили.
Галька осела. Голыми ногами прямо в грязь. Схватилась за голову и выпустила утробный вопль.
— Вовка, родненький! Вовка, сыноче-е-ек!
— Перестань! Я тебя к сыну отвести хотела, может попрощаться успела бы, а ты в грязи извалялась! Теперь тебя туда не пустят! — В божеский вид себя приведи, а я пока в больницу. Даст Бог, может попрощаться успеете.
Гальку к сыну так и не пустили. Побитой собакой помоталась она под окнами, поскулила и несолоно хлебавши вернулась в квартиру. Дома упала на диван и впервые в жизни отключилась без бутылки огненной.
Во сне, опять пришел согбенный старик.
— Помоги ему! — прохрипев, сказала Галька. — Клянусь, пить брошу! Все сделаю, только помоги!
Старик встал, приблизился к Гальке и накрыл её голову подолом своего старого рубища. Пахнуло луговой травой.
— Радость моя! — Верста почувствовала, как его ладонь коснулась макушки. — Верующему все возможно от Бога. А я, недостойный слуга Его, помолюсь за вас.
Следующее утро опять пришла Сонька:
— Вставай, мать. Ночь пережил. Тебя просит!
Верста подорвалась с дивана и бросилась за Сонькой.
— Любка, золовка моя, сказала, что никто не понимает, как он выжил. На мальчонке крест уже поставили, а он выкарабкался и даже в сознание пришел.
Раны быстро заживали, не гноились и не оставляли за собой шрамов. Рваные края сцеплялись друг с дружкой, будто кто-то разглаживал их, как пластилин.
Пока Вовка восстанавливался в больнице, Верста восстанавливала свою жизнь. Она боялась водки хлеще котла в аду. Устроилась на швейную фабрику. В новое жилье привезла только бабкин сундук. В отдельной нарядной тряпице хранилось что-то увесистое и плоское. Внутри лежала старая деревянная икона. С образа на Версту смотрел тот самый старик. По бокам читалась надпись: «Св. Прп. Серафимъ Саровский Чудтв.»
_80x60_d92.jpg)